Выстрел по солнцу. Часть вторая - Александр Тихорецкий

Пространство навалилось облаком глухоты и безмолвия, и только какая-то неугомонная, особенно упрямая мысль, все равно, настойчиво, отчаянно продолжала биться в колбе сознания, вырываясь несвязными обрывками, разлетаясь брызгами пустых, бестолковых надежд.

Как же так? Ведь, еще совсем недавно… Ведь, не прошло и… Сердце оборвалось, ухнуло в бездну, мелькнули рядом грустные мамины глаза. Неужели – все? Мамочка, как же так? Лицо мамы исчезло в белесой дымке, оставив в душе тоскливый осадок.

Спасительный сарказм уже спешил на помощь, пробиваясь сквозь толщу растерянности, еще издалека подбадривая картинками автошаржей. И как же ему теперь себя представлять? Какой тип взять за основу?

Однажды сконструировав свой облик таким, каким хотел бы видеть себя сам, Ленский почти не нуждался в зеркалах, наперед зная, что увидит в них, и неизвестно, чего здесь было больше, волшебства, подаренного ему Богами, или самовнушения, косвенно имеющего те же корни. Он почти не задумывался над этим, относясь к зеркалу, как к месту встречи мечты с реальностью, аппарату, в котором посредством непостижимых трансформаций первое становилось вторым, приобретая вполне осязаемые, материальные очертания. Мистическая подоплека происходящего как-то сама собой уживалась в нем с прагматичным и рациональным мышлением, комфортно встраиваясь в концепцию избранности, оставляя за бортом версии и раздумья, которые он считал абсолютно излишними, бесполезными и даже вредными.

В конце концов, зеркало стало для него обычным куском полированного стекла, простым и практичным прибором, отождествляющим его облик с представлением о себе и нивелирующим его с представлениями окружающих. И еще ни разу не почувствовал он фальши, ни разу жизнь не оцарапала его колючками диссонанса. Посторонние взгляды, словно показания барометра, фиксировали именно то, что видел он в глянцевой мути, служа ему еще и обратной связью, чем-то вроде комментариев к его автопортретам, которые он исправно оставлял в дневниках своих отражений.

По мере взросления Ленский прошел ступени от зеленого юнца, чьи щеки еще не знали унижения бритвы, до молодого мужчины, с легкостью несущего бремя прожитых лет. И всегда он был подтянутым, спортивным, красивым. А теперь? Ведь, старость – не возраст, это – состояние, целая эпоха в жизни. Эпоха, словно линза, собравшая в себе лучи прошлого, сфокусировавшая в непроглядную бездну вечности сияние детства, юности, молодости. И он совсем не готов к ней, он не понимает, не видит себя в этом зеркале, в этих медленных, меркнущих, остывающих отражениях. Вот каким, каким ему представить себя?

В голове появился образ респектабельного, благообразно седеющего господина с золотым пенсне на носу. Нет, это уж чересчур! Слишком пафосно! Тогда вот это. Седовласого господина сменил моложавый бодрячок, ловко скроенный, в джинсах и потертой кожаной курточке. Резкий всплеск антипатии. Тоже нет. А так? На смену бодрячку пришел импозантный интеллектуал в клетчатом пальто и с трубкой во рту. О, Господи! Тысячу раз – нет!

Ладно, может быть, в другой раз… Может быть, в более подходящей обстановке что-нибудь и придумается… В старости время течет медленнее, так что, шансов составить для себя что-нибудь приемлемое у него будет – хоть отбавляй.

Откуда-то издалека подоспела запыхавшаяся, суматошная мысль. Вот я и говорю! Какая романтика? Даже и думать ни о чем таком – не сметь!

И, все-таки, с чего-то надо начинать.

Пространство замерло, словно озябнув, укутавшись шалью тишины, в складках ее зыбкой пелены тускло мерцая бахромой своих лабиринтов, поникших, растрепанных предательским открытием.

Из последних сил, призвав на помощь всю свою волю, Ленский собирал воедино разбегающиеся стайки мыслей.

Итак, ему срочно нужно что-то яркое, характерное, способное без лишних усилий, органично вписаться в ситуацию Что больше всего подойдет сюда? Как насчет Джеймса Бонда? А местного Дон Жуана? Может быть, случайной жертвы непредвиденных обстоятельств? Нет, все это исключается – слишком грубо и банально, кроме того, вряд ли он будет убедителен в этих ипостасях. Вряд ли он, вообще, сейчас будет, хоть, в чем-нибудь убедителен. А если так, Кэти почувствует фальшь, непременно почувствует, замкнется, может даже испугаться, а это – конец всей операции, крест на всех усилиях и жертвах. Думай, Ленский, думай! Что еще?

Сознание вхолостую просеивало песок мыслей, выбрасывая пустую породу. Нет, на ходу придумать что-то новое не получится – силы не те. Эх, если бы соорудить из всего этого собирательный образ, прикинуться этаким светским львом, прожигателем жизни, для которого ночной инцидент – всего лишь очередное приключение, шоу, пусть и с душком криминала, пусть и закончившееся совсем не так чинно и пристойно, как обычно. Заразить ее веселостью, легкомыслием, авантюризмом, пусть думает и чувствует себя так, будто, и в самом деле, ничего страшного не произошло. Может быть, стоит попробовать?

Ленский с сомнением прислушался к себе. Ох, что-то не верится, братец, в твои способности. А потянешь ты такую роль? Что-то не вытанцовывается пока у тебя с коммуникабельностью, что-то не срастается.

Может быть, просто ограничиться лаконичным приветствием, официальным тоном? Сделать вид, будто ничего и не было, будто они – чужие друг другу, почти незнакомые, посторонние люди?

Неожиданное раздражение резко царапнуло сердце. В конце концов! Он, что – штатный обольститель, психолог, дипломат? Он – игрок, пусть со сложной, неординарной спецификой, но, всего лишь – игрок, и требовать от него чудес актерского мастерства, так же неестественно, как и наивно.

Все, решено – сейчас он встает, двумя-тремя короткими репликами дает ей понять, что они – всего лишь случайные знакомые, а затем везет к Князеву. Князев – начальник, генерал, пусть он и решает!

На этом залихватском пассаже виртуальный домик снова развалился, обнажив неприкрытую, сиротливо зияющую брешь пустоты. Да ты и впрямь стареешь, брат! Когда это игрок замыкался только на технике? Ведь, ты – король, маэстро, исполнитель! Э-э! Вот и пришла пора твоего бессилия, твоей профнепригодности, как говаривал мудрейший Лев Борисович. Хорошо еще, что ты успел заречься не играть больше, а так – не миновать бы тебе унизительной процедуры разжалования и развенчанья! И, самое главное, как вовремя! Будто предчувствовал!

Сердце тут же отозвалось ноющей болью, словно собственным соком, наполнив сознание щемящей горечью.

Неужели все – из-за ночного приключения, из-за тех мальчишеских поступков, так некстати разбудивших надежды? Но это случилось там, в игре, когда все натянуто и обострено до предела, когда жизнь и смерть смотрят друг на друга, разделенные лишь тонюсенькой, размером в доли мгновения перепонкой, когда зерна слов, взглядов, чувств, лишь коснувшись почвы души, дают немедленные и обильные всходы! Но сейчас, сейчас игра закончена, вместе с ней должны умереть и все призраки, все надежды, ею рожденные! Им не место здесь, в этом скучном мире, мире обмана, где правят сны и туманы, где Солнце появляется только в мечтах, и все живущие обречены на бесконечную зиму, душным мороком сковавшую и без того тесное, убогое пространство.

Здесь все не так, все наоборот, то, что кажется настоящим – блеф, и воображение – лишь эхо, отголоски сна, игры непокорного разума, отчаявшейся мухой барахтающегося в его липкой паутине. Да, да, все это ему только снится, только кажется…

С тоской, с какой-то исступленной обреченностью Ленский вцепился в эту мысль, спасательным кругом мелькнувшую в сознании.

И в самом деле, ничего страшного не произошло. Все, что его гложет – иллюзия, что-то вроде похмелья, и стоит только окунуться в действительность, стать под ее ледяной душ, и все забудется, все растает в ее резком и безжалостном свете.

Надо только начать, только бросить первую реплику, и дальше все покатится само собой, пойдет, как по маслу. И девчонка тоже подыграет, здоровый инфантилизм редко сочетается с романтизмом, и обычные, в таких случаях, испуг и дискомфорт обязательно заставят ее помогать ему.

– Привет. – голос его оказался надтреснутым, немного хриплым спросонья, и, наверняка, со стороны звучал слабо и неуверенно.

– Привет. – девушка все так же задумчиво смотрела на него, не пошевелившись, никак не изменившись в лице.

Съел, великосветский лев? Ну, что дальше будешь делать?

Ленский задохнулся от злости. Черт, он лежит и лежит без действия, а надо вставать, надо принимать душ, чистить зубы, завтракать, делать все, что полагается делать по утрам!

Внезапная, будто специально подкарауливавшая его, мысль заставила похолодеть. А одет ли он? Нет, наличие рубашки на себе он вполне может подтвердить собственными визуальными ощущениями, но вот брюки… Есть ли на нем они?